Ненастоящий мужчина - Страница 166

166

Итак, поведение человека будет человеческим только в тех рамках, в которых социальные регуляторы и ограничители блокируют действие инстинктов. Чем слабее регуляторы, тем более эгоистичным, циничным, антисоциальным будет поведение человека. Если социальные ограничители убрать совсем, то человек станет вести себя как любое другое животное: обезьяна, волк или кабан. Не сразу, но через некоторое время, очень непродолжительное, инстинкты возьмут верх над остатками воспитания.

Вывод очень прост: не существует людей хороших или плохих, таких или не таких. Человек не ведёт себя как зверь не потому, что он «хороший», а потому, что социальные ограничители блокируют «зверя». Чтобы быть абсолютно точным, скажу, что существует ультрамизерная доля людей, которые выбиваются из этого правила. С одной стороны, это святые (и подобные им подвижники, жертвующие собой ради других), с другой — маньяки, которые ведут себя по–звериному даже в условиях действия социальных ограничителей. Однако доля этих людей в обществе ничтожна, и брать их во внимание нет смысла.

Чтобы не погрешить против истины, скажу, что есть ещё один механизм, который ограничивает эгоистичные инстинкты. Механизм, в отличие от вышеперечисленных, не внешний, а внутренний. Это любовь — влечение к объекту, который реально или потенциально реализует те или иные наши мотивации. На объяснении механизма любви останавливаться не буду — он предельно подробно рассмотрен в первых главах книги «Анатомия любви и фальшивок». Здесь интересно другое. «Органы» любви, такие как верность, страх потери, забота, помощь, деликатность и др. (подробнее — глава «Анатомия любви» в книге «Анатомия любви и фальшивок») блокируют, хотя бы частично, эгоистичное инстинктивное поведение по отношению к объекту любви. Однако любовь — дело непостоянное. Она может сменить объект, может пройти, особенно если протекает в виде бурной болезненной эйфории. Так что любовь — ограничитель временный и не слишком надёжный.

Что же применительно к практике? Практика показывает, что социальные ограничители сейчас стали очень слабыми, а в области межполовых взаимоотношений превратились в факторы со знаком «минус». Религия уже никого не удерживает — она стала в лучшем (или худшем?) случае набором ритуалов для людей, которые стараются показаться лучше, нравственнее, чем есть на самом деле. Это пустосвяты и пустосвятки. Искренней веры и страха перед Богом у них нет, они всего лишь выполняют ритуалы, которые давно формализировались или превратились в языческие действа, что–то вроде приворотов. Нравственность пала вслед за религией. Обмануть ближнего сейчас — самый смак и показатель умения жить, успешности. Закон ещё держится — но не там, где дело касается межполовых взаимоотношений. Нынешний антисемейный кодекс делает мужчину абсолютно бесправным, а женщине развязывает руки для любых махинаций и афер, начиная с подложного отцовства и заканчивая отъёмом детей, имущества и алиментов с помощью развода. Сейчас количество разводов в некоторых регионах достигло 103% от количества заключённых браков. Развод — самый печальный, но единственный и закономерный исход современного «официального брака», заключаемого по антимужским и антисемейным законам. В главе «Дискриминация мужчин» об этом было сказано достаточно.

Итак, те социальные ограничители, которые тысячелетиями сдерживали «зверя» (эгоистические инстинкты), исчезли. Религии нет, «Бог умер». Нравственность можно встретить только в советских фильмах. Закон на стороне аферисток. Что сдерживает инстинкты?

Ничего. Сейчас нет ни одного механизма, который бы сдерживал их. Поэтому нет ничего глупее, чем пытаться искать «не таких», каких–то особых людей вообще и женщин в частности. Людей вообще не бывает «таких» или «не таких». Мы не режем друг друга, не грабим и не ведём себя откровенно антиобщественным образом вовсе не потому, что все такие хорошие и гуманные. А потому, что наш зверь пока ещё в клетке. Кто–то боится закона, кто–то — осуждения со стороны общества, а кто–то банально трусит перед противником. Если бы абсолютные права дали мужчинам, то уже они занимались бы тем же самым, чем занимаются многие женщины.

В области сексуально–брачных механизмов в вечном противоборстве инстинктов и воспитания победу одержали инстинкты. И даже если прямо сейчас человек не ведёт себя эгоистично, цинично, не наносит тебе вред, то это не значит, что прямо через минуту он не использует тебя самым гадким образом. Просто потому, что нет никаких препятствий для инстинктивного поведения. Ограничителей нет.

То же самое касается и женщин. Не существует «таких» или «не таких». Даже если женщина любит тебя (именно любит, а не имитирует любовь), то где гарантия, что прямо завтра она не поведёт себя самым поганым, скотским образом? Ведь ничто — абсолютно ничто — не мешает ей так поступить. Если в здоровом, сбалансированном обществе имущество мужчины и отцовские права защищены законом, развод либо просто запрещён, либо позорен, блуд преследуется или по крайней мере осуждается моралью (как это было, например, ещё в 60–70‑е гг. в деревнях и сёлах Советского Союза), то сейчас этих ограничителей нет. Разводись, грабь, отнимай детей, изменяй, рожай от любовника — никто слова против не скажет. Скорее, даже посочувствуют и пожелают удачи. Несчастная женщина ведь! Угнетённая патриархатом! Мало того, закон на её стороне в любом случае, даже если она решится на аферу.

Любовь проходит, мужчина начинает надоедать, хочется свободы, желательно безбедной, ещё желательнее за чужой счёт — и всё, решение принято. Решение, основанное на древнем инстинкте «укради», о котором речь шла в начале главы. Она «не такая» ровно до тех пор, пока ей это выгодно. Ни секундой дольше.

166